Друзья, хочу поделиться личным. Около года я живу с постоянно повторяющимися симптомами, похожими на морскую болезнь. Примерно 10 дней в месяц я испытываю головокружения, тошноту и слабость из серии “упал и умер”.

Двигаться в таком состоянии почти нереально, но я все равно выбираюсь на коврик. Моя практика напоминает танец упоротого бегемота. Я не испытываю ничего, хотя бы отдаленно напоминающее удовольствие. Я не чувствую парения в пространстве, мягкости тела, легкости дыхания. Это, в некотором роде, акт насилия, потому что тело хочет неподвижно лежать и пырить в потолок. Хорошо, что это всегда проходит, и оставшиеся 20 дней я могу предаваться излишествам движения с удвоенной силой.

Возникает резонный вопрос: что побуждает меня упорствовать в делании асан и пранаям, вместо того чтобы отложить их на время обострения? Спойлер: это не дисциплина, не преданность и не вера в священность аштанги. Ничто из этого не заставит шевелиться, когда ты похож на недопереваренное желе.

А сейчас будет каминг-аут.

Асана никогда не была для меня источником удовольствия. Все, что пишут про физическое блаженство практики, мне неведомо. В основном я знаю ноющие суставы, мышечное натяжение на грани, ощущение, будто что-то сейчас оторвется. Ни одно движение не дается легко.

Источником наслаждения практика никогда не была, а вот радости — всегда, с самого начала. Потому что удовольствие и радость — это совершенно разные явления. Удовольствие предполагает, что ты получил что хотел, и какое-то время ощущаешь вау-эффект. Радость же — это переживание глубинной сонастроенности с созидающей силой жизни, и она не зависит от обстоятельств.

Я много думала о том, почему асана так важна для меня. Современное аштанга-коммьюнити осцилирует от “убей себя нежно” до “практикуй только так, чтобы было приятно”, в йога-мире все больше говорят о том, что мы слишком увлеклись физическим тренингом в ущерб духу. В последних исследованиях йога-историков люди находят официальное подтверждение нежеланию делать трудные движения. Все это меня не трогает. По неведомой причине практика, воплощенная через тело — это огромная часть свадхармы, моего глубинного пути, жизненного предназначения. Я знаю это каждой костью в основании черепа, каждым сосудом сердца. Эта практика — часть служения тому, что больше меня. В свидетельстве о рождении созидающая сила написала: “я даю тебе тело, чтобы моя любовь могла проявиться в его запредельных движениях”. И я переживаю эту любовь, эту силу, ее внятное присутствие в каждом дыхании, в каждой асане, в каждом спазме тканей и мышц. Эта сила пустила мою жизнь под откос и одарила меня чудом распознавать ее в других людях. Это не счастье; это не экстаз. Это трансцендентно любому определению.

Свадхарма не обязана быть приятной или легкой. И в этом проблема многих, не знающих, куда деть себя в жизни: они ожидают, что следовать своему предназначению — словно катиться с гладкой горки в уютных санках, что жизнь будет разворачиваться без усилий, спонтанно и благоприятно. Но я не знаю никого, кто живет по сердцу и не трудится до седьмого пота. Зато я знаю тех, чья интенсивность и огонь и труд сродни весенней грозе в Гималаях.

Путь у каждого свой. Здесь нельзя обобщать или искать опору в традиции и писаниях — иначе песнь собственного духа не услышишь никогда. Также нельзя навязывать свой путь другим. Но можно слушать, внимать и доверять, можно действовать с радостью и готовностью ко всему. Тогда дверь обязательно откроется, и жизнь обретет истинную полноту.

P.S. С неведомой хворью я разбираюсь с помощью психиатра, а не посредством капотасаны. Капотасана, как было сказано выше, для другого.